Сын комиссара: часть десятая

Продолжаем публикацию фрагментов автобиографичной рукописи нашего земляка Ивана Евлампиевича Трояна (на фото). Историю этой 8-летней работы, и ее появления в редакции нашего издания вы можете прочитать в предыдущих публикациях:

- "Сын комиссара". В Краматорске обнаружена уникальная рукопись

- От редактора: кое-что еще об одной автобиографии

Начало публикации: 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

 

Дон как линия жизни и смерти

Не доехав пару километров до Дона, медсанчасть остановилась, так как вдоль всего берега реки было столько наших отступающих войск и техники, что пробиться к какой-нибудь переправе было совершенно невозможно.

Оставив санчасть, так как ничем она мне уже помочь не могла, я стал пробираться к реке, надеясь, что хоть как-то удастся переправиться на другой берег и так избежать плена. Пробившись, наконец, к Дону, я увидел, что там творилось что-то невероятное.

Немцы разбомбили все переправы, оставив на этом берегу море наших войск. И немецкие самолеты, одно звено за другим, летали буквально над нашими головами, безнаказанно расстреливая всех без разбору. Люди в панике бросались в реку, пытаясь преодолеть ее вплавь, но самолеты стаями ходили на бреющем полете вдоль реки, и расстреливали из пулеметов этих плывущих одиночек. А нашей авиации было не видать.

Восстановление переправы через Дон, август 1942 года. Источник: "Курилка армейского репортера"

Стоял я, прислонившись к обрывистому берегу Дона, и думал: из Купянского пекла меня Господь-Бог спас, поможет ли выбраться теперь или нет?! Надеяться можно было только на себя, во всем этом море людей и техники не было никого, кто бы командовал, принимал какие-то действия к спасению. Все эти люди были обречены или на погибель, или должны были попасть в немецкий плен.

Я смотрел на весь этот окружающий меня ужас, и думал: Боже мой, с какой же радостью я совсем недавно записывал в свою книгу учета каждый танк, каждое орудие, каждого солдата, прибывающего из глубокого тыла в нашу армию! А здесь, на берегу Дона, все это без боя и без счета обрекается на захват немцами! Люди тонут под пулеметами сотнями, Господи, что же это творится!..

Я смотрел на Дон. Он был не тихим. Он был страшным, кипящим от пуль. Под самолетными очередями то и дело скрывалась то одна, то другая голова плывущего смельчака. За что, за что?! Помоги мне, Господи, подскажи, как выбраться из этого пекла! Да уморятся ли когда-нибудь эти стервятники, примет ли наше командование хоть какие-то меры?!

Смотрел я на Дон, и вспоминал свое дореволюционное детство, как мы бегали после школы на Донец купаться. Прыгали в реку с железнодорожного моста, и бывало, запросто ведь переплывал я Донец, и не по одному разу. И хоть не сравнить эти две реки, а Дон я бы переплыть смог. Мне всего 35, и как же хочется жить!

Наконец, я стал замечать, что в налетах немецких самолетов бывают короткие, минут по пять-семь, перерывы. Пользуясь этими минутами, в реку бросаются сотни людей, и ведь некоторые выходят из воды на том берегу, живыми! Да, тонут многие, но не все… Сколько же здесь метров? Доплыву или нет?!

Я чувствовал, что тело немеет, сильно налилась кровью голова, заболело сердце. А в голове все стучало: рискуй, рискуй, Господь тебе поможет, Господь поможет!

Я быстро разделся до трусов, привязал к голове свою офицерскую сумку с двумя пистолетами и стал следить за самолетами, ловя момент. И… вот он, плыви! Я бросился в воду.

Сколько я плыл, как я плыл – ничего не помню. В памяти лишь момент, когда я, уже выскочив из воды, обернулся, и увидел, что Дон уже далеко за моей спиной. Вероятно, переплыв реку, я в горячке рванул от нее бегом подальше, и бежал, пока не потерял сознание.

Придя, наконец, в себя, я подвязался ремнем с обоими пистолетами, и повесив на плечо сумку с документами, тихонько пошел в сторону видневшейся станицы. На ее окраине стояла цепь красноармейцев, которые красными флажками звали к себе всех, кто смог благополучно переплыть реку. Оказалось, что командование, надеясь, что через Дон сможет перебраться хоть кто-то, пусть и голяком, подбросило в станицу обоз с обмундированием. Там я снова оделся во все новое, с ног до головы.

После всех переживаний, сил просто не было. Зайдя в один из домов, я стал просить хозяйку разрешить мне передохнуть в ее сарае. Хозяйка оказалась женщиной очень доброй. Хорошо накормила меня и уложила спать, обещая, что в случае чего, меня немедленно разбудит.

Спал я у этой станичницы богатырским сном и без просыпу что-то около полусуток. Потом хозяйка меня снова покормила, и я пошел искать свой штаб армии.

Суток 5 бродил я по горячим степям, и догнал свой штаб ЗКРС-37 совсем недалеко от Сталинграда. Подполковник Уманский и его комиссар Азарх уже решили, что я пропал без вести, и сообщили об этом в штаб армии. (К слову сказать, такое же извещение получила и моя жена). Но я – вернулся, хоть и чувствовал себя и физически, и морально очень плохо.

Двигаясь по окраинным поселкам Сталинграда, наш штаб получил приказ изменить направление и следовать на переформирование в город Ставрополь. Уманский и Азарх, как говорится, были рады этому приказу до смерти, ведь таким образом они уходили подальше от боев.

Когда мы были недалеко от Майкопа, Уманский и Азарх снова вызвали меня к себе, и объявили мне приказ полковника Костырева, нашего начальника военных сообщений 37-й армии, согласно которому я должен был следовать на одну из станций Северо-Кавказской железной дороги и там, в роли военного коменданта, навести порядок. И главное – говорили мне Уманский с Азархом – разыскать на этой станции вагоны с махоркой, и переадресовать их в Ставрополь.

Уманский с Азархом то ли серьезно, то ли с какой-то иронией говорили мне, что, дескать, никто другой не сумеет «так выручить армию», как я, поэтому они и порекомендовали мою кандидатуру Костыреву. Как человек курящий, я, конечно, прекрасно понимал, какое великое значение имеет махорка для солдата, да еще в военное время. Но выполнять приказ мне страшно не хотелось. Мои коллеги-помощники ЗКРС-37 говорили, что немецкие части уже вот-вот займут ту станцию, но Уманский и Азарх стояли на своем.

Кажется, 1 августа 1942 года, в глухую, темную ночь, под дождем, я отправился к ближайшей железнодорожной станции, чтобы оттуда уехать к месту назначения. Организованное движение по Северо-Кавказской дороге было парализовано, поезда двигались от случая к случаю. Около 12 часов дня мне все же удалось выехать в сторону моей станции, до которой было около 35 километров. Мы проехали полтора перегона, и тут на поезд налетело звено немецких штурмовиков. Поезд разбомбили в пух и прах.

До станции оставалось напрямик километров пятнадцать, и я решил пойти туда пешком. Наконец, добрался до входных стрелок станции, зашел в будку стрелочника и оттуда позвонил дежурному на станцию, спросив, нет ли там еще немцев. «Есть, есть!» - закричал мне женский голос.

Я пулей выскочил из будки стрелочника, и тут же услышал на станции стрельбу и взрывы. Пришлось возвращаться назад. По пути встретил нескольких военных, и те подтвердили, что несколько часов тому назад немцы взяли станцию десантом.

Я держал направление на станицу Курганную (теперь город Курганск), от которой, как я знал, можно было уехать поездом в Майкоп, а потом и в Ставрополь. Но оказалось, что днем идти по степи было невозможно, так как немецкие самолеты так обнаглели, что гонялись даже за одиночными путниками, стреляя по людям из пулеметов. Только чудом я однажды спасся от такой «охоты»!

Шел всю ночь. Утром пришел в Курганную, но движения поездов там уже не было, всё разбомбили. От долгой ходьбы, рана на моей левой ноге снова раскрылась и очень болела, и я решил найти себе в станице медицинскую помощь. И нашел! Рану мне очень хорошо обработали и перевязали. Станичники накормили. Отдохнув в Курганной почти сутки, к вечеру я пошел на окраину станицы, надеясь ночью сделать 30-40-километровый бросок в сторону Майкопа.

Зайдя в самый крайний двор и узнав, что хозяин – не казак, а русский (казаки еще с времен Гражданской войны ненавидели Советскую власть и ее воинов, поэтому мы всегда избегали попадать под опеку казака), и что он был солдатом на Первой мировой войне, я попросился отдохнуть в саду. Старик-хозяин оказался человеком добрым. Напоил меня молоком и предложил для отдыха хорошее место в саду, пообещав вечером меня разбудить. Спал я, как всегда, очень крепко. И не слышал, как немцы высадили на станицу большой десант. Вечером, когда солнышко уже скрылось за горизонтом, испуганный хозяин разбудил меня, сообщив, что десант фашистов взял Курганную.

Я пополз в сторону от усадьбы и спрятался в неглубокой, но сильно заросшей травой яме, решив подождать, пока стемнеет, а уж потом двигаться в сторону Майкопа, к своим.

Наконец, стемнело. Я поднялся и пошел по грунтовой дороге, но не прошел и метров трехсот, как совсем близко от себя услышал автоматную очередь и свист пуль. Патруль! Я пригнулся и побежал назад, на окраину станицы. Добежал до какой-то усадьбы, залег и стал прислушиваться. Стрельба прекратилась. Во дворе усадьбы я увидел погреб. Ну, чем не укрытие?! Нырнул туда, и тут, метрах в 20 от себя, услышал, как женщина, по всей видимости, хозяйка дома, о чем-то объясняется с немцами.

Прошло минут 5-7, дверь погреба медленно отворилась, и я услышал женский голос: «Товарищ командир, вылезайте, а то немцы забросают вас гранатами». Едва не разорвалось мое сердце, слыша такие слова! Значит, хозяйка двора видела, как я лез в погреб, и сказала об этом немцам! Выдала, проклятая…

Я выхватил из кармана гимнастерки свой партбилет, удостоверение личности, бросил их в кадушку с какими-то соленьями, и стал вылезать из погреба. У меня было два заряженных пистолета, и я, конечно же, мог застрелить себя, чтобы не попасть в руки врага живым. Но хорошо говорить такое, а убить себя, по-моему, могут не герои, а сверхгерои. Ну, не захотел я себя убивать, не смог я сделать такое, судите меня, как хотите!

Так, кажется, 5 августа 1942 года, по воле Уманского и Азарха, из-за предательства казачки станицы Курганная и по воле судьбы, мне суждено было стать военнопленным. Но сейчас, когда мне исполнилось 75, и с того события прошло более четырех десятилетий, я думаю, что, наверное, тех людей я обвиняю напрасно. Просто так должно было быть…

Плен

Погода тем вечером в Курганной была прекрасной. Меня вели по улице три немецких солдата, я шел, не чуя самого себя, и думал: много, много разных бед я пережил в своей не длинной жизни, но что теперь ждет меня впереди?!

Пленный офицер Красной армии. Источник: Wikimedia

Вдруг я решил, что назовусь именем одного боевого командира эскадрона, как-то виданного мной на маленькой прифронтовой станции Шепилово. Ведь не признаваться же мне, что я – пом. ЗКРС-37?! Пытать будут, допрашивать будут, а командир эскадрона, - что с него спрашивать?!

Немцы привели меня к зданию Курганской школы, в которой разместился их штаб. Один из солдат пошел докладывать обо мне начальству. Вскоре из школы вышел немецкий офицер в форме войск «СС», посмотрел пристально на меня, и что-то сказал. Солдаты впихнули меня в абсолютно темный школьный сарай, и я услышал, как они закрывают дверь на замок.

Я очень испугался, когда в абсолютной темноте ко мне вдруг кто-то подошел, и женский голос спросил: «Вы кто, командир?»- «А вы кто такая?!» - «Я – военврач третьего ранга, я из госпиталя, который находился в станице. Когда немцы неожиданно взяли ее десантом, наши бросили своих раненых и сбежали, - рассказывала женщина, - А я была с тяжелораненым, меня не стали ждать, и я оказалась в плену…» - «Ну, значит, будет друзьями по несчастью», - ответил я. Признаваться ей, кто я есть на самом деле, я не стал. Назвался командиром роты.

Конечно, у меня было сильнейшее нервное потрясение, меня всего била дрожь. Женщина все время плакала, спрашивая у меня, что будут с нами делать немцы. Что ответить? Я вспомнил слова одного старика-полковника, и повторил их женщине: на войне один солдат воюет час, другой – день, третий – месяц, но редко кому удается прожить всю войну. Я, например, провоевал больше года, а теперь, видимо, пришел конец и мне…

Утром в сарай вошел молодой немец в чине младшего офицера, и любезно, на чистейшем русском языке, сказал: «Здравствуйте, землячки. Вы, вероятно, боитесь, ждете, что немцы будут вас пытать и допрашивать? Не бойтесь, никто вас и пальцем не тронет!»

Потом немец спросил, кто мы и откуда, и записал в свой блокнот. Я по-прежнему назвался комроты такого-то полка 37-й армии. Немец пожелал нам всего наилучшего, и ушел. Потом нас хорошо покормили, и больше в сарай к нам никто не входил. Мы очень удивились, что ни меня, ни военврача никто не обыскивал. При мне, например, так и остались более четырех тысяч денег, которые накопились у меня за все время войны.

Вечером меня отвели в совхоз, на окраину станицы, и соединили с группой других наших военнопленных-командиров, среди которых были и подполковники, и майоры, и капитаны. Кормили нас в совхозе плохо, но все же кормили, и мы говорили, что могло бы быть и хуже.

Колонна смерти

В том совхозе я пробыл около 3 суток. А потом всех нас присоединили к большущей колонне военнопленных командиров, которую немцы пешим ходом уводили подальше от фронтовой линии. Причем, примерно 70-80 процентов охранников были не немцы, а наши, русские полицаи с собаками.

Полицаи, увидев, что к их колонне присоединилось несколько десятков «свеженьких», как они нас называли, набросились на нас, как шакалы. Прежде всего, у меня отняли все деньги, сняли с меня добротное командирское обмундирование, заменив его грязной немецкой формой, снятой, очевидно, с убитого. «Да, - вдруг сказал мне стоявший рядом полковник, которого тоже обобрали полицаи, - а ведь эм-гэ-бэшники поступают с нашими «политическими» точно так же!»

Русские полицаи с собаками бегали вдоль всей нашей колонны, строго-настрого предупреждая, что за пару шагов в сторону, любой будет убит без предупреждения. Полицаев было человек 50-60, да еще с десяток собак, так что удрать из той колонны было и трудно, и опасно. А полковник все твердил, что «науку» охранять нас полицаи целиком взяли у наших же войск МГБ.

Когда стемнело, послышалась команда «шагом марш». Отойдя от Курганной километров семь, полицаи снова остановили колонну и приказали нам образовать большой круг (наверное, чтобы нас легче было охранять). И объяснили, что там мы будем ночевать всю дорогу до Ростова-на-Дону. Далекий путь, однако!

Колонна военнопленных Красной армии. Источник: "Фототелеграф" 

Среди нас, как я потом узнал, были командиры и комиссары полков, и командиры крупных штабов, и разные политработники, - всего около полторы тысячи человек. Однако никто из них даже не предлагал как-то вырваться из окружения той мрази, которая нас охраняла.

Так мы шли трое суток. Немцы нас не кормили, и питались мы только тем, что бросали в нашу колонну люди, когда мы проходили через населенные пункты. В основном, бросали все больше фрукты и овощи, и куда реже – сухари или вареную картошку. Среди нас прошел слух, что немцы, чтобы скрыть свои преступления, поручили полицаям заморить нас голодом и изнурительной ходьбой. Ведь, как-никак, а тогда существовали и Международный Красный крест, и международные правила обращения с военнопленными. Вот немцы и изобрели такие способы истребления людей!

Тяжко, мучительно тяжело мне было сознавать, что меня, как и всех других, немцы просто хотят замучить, чтобы потом написать в своих отчетах, что, дескать, люди умерли своею смертью. «Боже мой, - думал я, - Германия – высокоразвитое культурное государство, и оно позволяет себе вести себя по-дикарски!»

Возле меня шел корреспондент, работавший в какой-то политотдельской газете, и мы так понравились друг другу, что он рассказал мне все о себе, а я ему – о себе. Человек он был грамотный, умный, кандидат философских наук, и он рассказал мне об истории России и всего мира. И он уверял меня, что мы – страдальцы не первые и не последние, и что вряд ли такого не будет в будущем.

Августовские ночи были дождливыми и холодными. Чтобы ночью было теплее, мы прислонялись один к другому спинами, и так дремали. И продолжали, сутки за сутками, идти в Ростов.

Пленные Красной армии, 1942 год. Источник: "Военный альбом"

Вскоре среди нас началась жуткая дизентерия. На моих глазах, люди падали один за другим, и слышались выстрелы – это полицаи пристреливали отставших, чуть присыпая их потом землей в стороне от дороги. Колонна наша таяла, как снег. На сотнях километров Северо-кавказской земли, вдоль дорог, по которой мы шли, все росли и росли кучки земли. И никакому Красному Кресту не было дела до тех примитивных могилок.

В город Тихорецк нас пришла, вероятно, одна десятая часть той колонны, что вышла из станицы Курганной. Погибли сотни прекрасных людей, мой сосед в том числе. И никому до этого не было дела.

Каким чудом я остался в живых – это мне непонятно и по сей день. Однако я точно помню, что вид у меня был точь-в-точь как у Робинзона Крузо, когда тот был на необитаемом острове. Вместо старых немецких сапог, остались одни голенища, а израненные ноги были обмотаны разными тряпками, шпагатом и проволокой. Выданная мне с убитого немца форма превратилась в тряпье, пропитанное потом и дождевой водой. Ну, а что касается общего состояния здоровья, то мне казалось, что заставь нас немцы идти дальше Тихорецка – я бы упал и сразу умер.

Впервые за всю дорогу, немцы, очевидно, для видимости, решили покормить нас горячей пищей и дать нам суточный привал. Нас, оставшихся в живых 150-200 человек, расположили на окраине Тихорецка. И вдруг к нам массой повалили гражданские люди – женщины, дети, старики… Узнав, что мы – советские командиры и политработники, одни люди стали нести нам кто миску борща, кто сухарей, кто фруктов и овощей; другие тащили рубашки, фуфайки, рубашки…

Одна женщина, поговорив со мной, сбегала домой и принесла мне старенький костюм, ботинки и даже кепку, другая дала старенькое, но чистое белье, а третья хорошо накормила. И такое внимание досталось почти каждому из нас! Немцы почему-то совершенно не запрещали жителям оказывать нам помощь. Словом, дай Бог счастья тем прекрасным тихорецким женщинам, они, вероятно, и спасли меня от гибели.

Пленные красноармейцы, 1942 год. Источник: "Вечерние вести"

В Ростов-на-Дону пришло меньше одной десятой части той колонны, что вышла из Курганной. По всей видимости, план нашего истребления был выполнен. Всех нас немцы разместили во дворе ростовской тюрьмы, так как само здание было забито до отказа. Кормили жиденьким супом один раз в сутки, а так как редко у кого из нас был котелок, то суп нам наливали в пилотки, и мы, как голодные собаки, хлебали его прямо оттуда. И тем не менее, по сравнению с тем, что было, когда нас вели в Ростов, тюрьма показалась нам райским убежищем.

Главное – выжить!

Во дворе Ростовской тюрьмы я пробыл дней восемь-десять, а затем нас, как скот, погрузили в грязные товарные вагоны и перевезли на станцию Ясиноватая, - едва ли не ко мне домой в Славянск!

Транспортировка военнопленных Красной армии в открытых вагонах. Источник: Wikimedia 

В Ясиноватой нашу группу поселили в больших полуразрушенных скотских сараях бывшего совхоза. Крыш в сараях не было, их, видимо, люди растащили, но зато там было полно навоза, из-за частых сентябрьских дождей превратившегося в непроходимое вонючее месиво. Каждый из нас приспосабливал себе местечко где-нибудь возле стены, на возвышенности. А таких мест было мало. Зато военнопленных вокруг – много, очень много! И я уже думал, что вот здесь-то немцы меня и доконают.

К великому моему счастью, в Ясиноватой я пробыл всего одну неделю. А затем из нас – командиров и политработников – немцы сформировали эшелон, и так же, как скот, отправили в далекую дорогу – в город Владимир-Волынский. Я еще как-то передвигался, однако часто падал от изнеможения, сильно кружилась голова. Ехали мы долго, кормили и поили нас немцы от случая к случаю, и каждый день из нашего вагона выбрасывали под 2-3 мертвеца.

И снова скажу, что каким чудом я остался в живых – не знаю. Опять лишь вспомню Библейские слова, что коль не суждено – то и в огне не сгоришь, и в океане не потонешь.

Хорошо помню, что во Владимир-Волынский мы приехали 1 ноября. Весь наш эшелон, где в живых осталось меньше половины, поместили в оборудованные воинские казармы, в которых до 1939 года стояла польская, а потом – наша пехотная дивизия. Но если раньше в этих казармах располагалась лишь одна дивизия, то немцы умудрились впихнуть в них более ста тысяч пленных советских командиров и политработников. Нас там было, как сельдей в бочке.

Каждый этаж казармы, снизу доверху, был заложен нарами в три яруса. Ночью дышать было нечем, мы просто задыхались. Кормили нас один раз в сутки жиденькой баландой и давали по 200-граммовому куску черного хлеба. И каждое утром только с одного нашего этажа выносили по 5-7 трупов. Нас просто истребляли, и притом беспощадно.

Я пробыл в этих казармах смерти ровно один месяц, и конечно же, я бы там и погиб. Но не суждено мне было умереть! Дело в том, что «русским комендантом» моей казармы оказался подполковник Аксенов, тот самый, который был моим начальником оперативного отделения военной дороги № 15 в 12-й армии Украинского фронта, когда мы «освобождали» своих братьев-западных украинцев в 1939-м году! Увидев меня и мое состояние дней через 5 после прибытия, Аксенов на ходу, тихонько сказал мне: «Зайди ко мне, не горюй, я тебя спасу!» Вот этому Аксенову и я благодарен за жизнь.

Немцы всегда загребали жар чужими руками. Они делали все так, что, дескать, не они нас истребляют, а делают это наши же, русские. Вообще, по правде сказать, примерно так оно и было, но идейными, так сказать, «вождями» всего этого были все-таки немцы. Они создали порядок, при котором формальным комендантом каждой казармы был немец, а фактически руководил так называемый «русский комендант», который, кстати, и заведовал пищеблоком.

За что Аксенов получил такое доверие у немцев – я не знаю, но думаю, что он добровольно перебежал на сторону врага в первые же дни войны, таких случаев я тогда знал массу. Зато Аксенов ежедневно сверх нормы давал мне полнехонький солдатский котелок первосортной баланды. И это поставило меня на ноги.

Аксенов включил меня в так называемую похоронную команду. В день мы хоронили человек 25-30. Находясь целыми днями на свежем воздухе и питаясь раз в 10, наверное, лучше, чем остальные, я снова стал походить на нормального мужчину. А когда немцам понадобились рабочие руки, и они решили отобрать из нашего огромного лагеря тысячу человек для отправки в Германию, тот и тут Аксенов не забыл обо мне, включив в список.

В декабре 1942 года нашу тысячу военнопленных – от лейтенанта до полковника – привезли в Нюрнберг, на родину фашизма, как мы называли этого город.

(Продолжение следует)

Недостаточно прав для комментирования. Выполните вход на сайт

water

Please publish modules in offcanvas position.