В марте 2013 года на острове Кипр произошли события, о которых сегодня знает весь мир. Суть их – конфискация части банковских депозитов кипрских банков. Иногда пытались представить эту конфискацию как чрезвычайную меру, исключение из правил банковского дела и рыночной экономики. Однако многое говорит о том, что такие конфискации скоро станут нормой жизни.

Несколько лет назад одна моя близкая знакомая оказалась в ситуации, о которой до сих пор вспоминает с содроганием.

Весть о капитуляции буквально опьянила женщин Нью-Йорка. За несколько дней до парада Победы они высыпали на 5-ю авеню и принялись очищать ее от завалов и мусора, весело перебрасываясь шутками. Утром, когда наконец наступил этот торжественный день, в административном здании, чудом сохранившемся на 57-й стрит, собрались все служащие корпорации "Готам". В такой день просто нельзя усидеть дома, а девять этажей "Готам" - то место, откуда прекрасно можно было наблюдать за триумфальным шествием войск. Девушки начали приходить к девяти и собираться небольшими группами вокруг столов, свинцовых радиаторов и кофеварок, где готовился эрзац-кофе. "Парад, парад, парад..." - неслось отовсюду, и строгие начальницы не хмурили брови. Просто удивительно, какими красивыми все вдруг стали в это утро. Из гардероба были вынуты самые нарядные платья, которые быстро перешили и залатали. У нескольких девушек (счастливые!) сохранилась выданная по карточкам помада в тускло-свинцовых тюбиках, которой они щедро поделились с остальными. В ход сразу же пошли спички, чтобы размягчить красновато-бурые комочки, но никто не жаловался. Даже суровая миссис Причард, старая машинистка, два раза провела помадой по губам, выдавив из себя улыбку. Мэри Квэйд, лицо которой было обезображено радиационными ожогами, отказалась от помады, зато позволила своей подруге Бобо Андерсон сделать ей прическу. Торжественность момента подчеркнула старая мисс Гундерсон, президент фирмы. Плавной походкой она прошла в свой офис в ситцевом платье в цветочек, а не в сером деловом костюме, напоминавшем мешок, который носила с первого дня войны. "Готам" давно уже не слышал веселых счастливых голосов - с тех пор, как на Манхэттен упала первая бомба, уничтожив половину острова. Но это все было в прошлом, а сегодня армия-победительница готовилась вступить в город после семи ужасных лет. В столах, конечно, не нашлось телеграфных лент, поскольку фондовая биржа давно перестала существовать. Но были старые толстые телефонные справочники, ставшие бесполезными среди всеобщего хаоса и разрушения, и девушки принялись вырезать из них длинные ленты для украшения фасада. С каждой минутой возбуждение нарастало. Бобо Андерсон заняла самое удобное место у окна за час до начала парада и никого, кроме Мэри Квэйд, к нему не подпускала, хотя в здании было полно окон и из них хорошо просматривалась улица, на которой предстояло увидеть восхитительное зрелище. В половине одиннадцатого послышались звуки военного марша Сауза, и девушки с шумом и гамом бросились к окнам, заметив эскадру из военных кораблей, стоящую в недавно отстроенном доке на 14-й стрит. Участники парада должны были двинуться от пирса под звуки бравурного марша, раздававшегося из громкоговорителей, установленных на грузовике, и записанного на магнитную ленту, поскольку от оркестров пришлось отказаться, как от излишней роскоши, уже на второй год войны. И вот парад начался! Первыми прогрохотали огромные, ощетинившиеся длинными стволами пушки, потом показались танки черного цвета, управляемые роботами. Они шли величественно по 5-й авеню. Умные машины, наделенные чувством собственного достоинства. За танками двинулись большие соединения атомной артиллерии с электронным управлением. Их тонкие стволы ярко блестели в лучах солнца. Вслед за атомной артиллерией двинулись со своим бесценным грузом реактивные гранатометы, сверкающие аккуратно закрепленными рядами. Боеголовки вызывающе уставились в голубое небо над Нью-Йорком. Затем появились управляемые ракеты - огромная, растянувшаяся на целую милю колонна из тягачей с платформами, на которых покоились "посланцы смерти" всех классов с собственными электронными инстинктами: "воздух -воздух", "земля - земля", "земля - воздух", "воздух - земля". Изумительная демонстрация мощи! Внезапно воздух огласился ревом боевых самолетов, оставивших за собой белые причудливые облака там, где только что было чистое небо. Роботы-пилоты точно держали курс, и женщины высунулись из окон, чтобы лучше разглядеть красивые стальные машины со стреловидными крыльями. Медленно, неумолимо завершился парад боевой техники под восторженные крики и сыпавшийся сверху серпантин. Маленькая Мэри неожиданно расплакалась, уткнувшись лицом в плечо Бобо Андерсон, словно находя в ней утешение.  Перед зданием компании проехали последние боевые средства массового уничтожения. В комнате повисла напряженная тишина. Вдали затихла мелодия марша. Женщины теснее столпились у окон в предвкушении завершающей части парада. Они ждали и ждали. Ожидание сделалось невыносимым. В этой тишине всхлипывания Мэри производили на всех гнетущее впечатление. Миссис Причард, видимо, опять впала в дурное настроение и приказала ей замолчать. Бобо попыталась встать на защиту подруги, но сделала это как-то вяло, продолжая глядеть на опустевшую улицу. Старая мисс Гундерсон вышла из офиса, держа в пальцах коричневую сигарету. Она оглядела всех, хотела что-то сказать, но передумала и, тяжело ступая, скрылась у себя. Всем стало ясно, что праздник подошел к концу. Так хорошо начавшийся день превращался в обычный, каких было множество. Но девушки и женщины продолжали стоять у окон до тех пор, пока часы не стали тикать слишком громко, и только тут до них дошло, что парад окончен, хотя в это невозможно было поверить! Скорее всего, что-то случилось. У пирса могли возникнуть какие-нибудь технические трудности. Ну конечно же, вышла небольшая неувязка. Парад не завершен. Разве он мог вот так закончиться! На 5-й авеню опять стало тихо. Последняя лента серпантина плавно опустилась на мостовую, как ковром покрытую цветными бумажками. Да, парад Победы окончен. Первой заговорила Бобо Андерсон. - Где мужчины? Это только машины. Разве мужчины не вернулись? - Где мужчины? - обращаясь к самой себе, произнесла миссис Причард и поднесла руку к горлу. - Где мужчины? - всхлипывая, пробормотала Мэри Квэйд. - Мужчины?.. Мужчины?.. - неслось со всех сторон, и этот приглушенный шум голосов слился в один сплошной гул, охвативший огромный город. Генри Слизар, сборник "Англо-американская фантастика".

Господи, как же они были хороши рядом! Он – большой, надежный и мужественный. Она – стройная, такая крошечная на его большом фоне, и красивая, красивая: васильковые глаза, маленький ротик, и облако непослушных волос... Он боялся к ней прикоснуться. Она смотрела в его глаза и не верила своему счастью. И все, кто видел их рядом, не могли не восхититься: "Ах, какая пара! Какая пара!!!" Работа. Авто. Ларек. Ужин. Сон… Пакет. Авто. Бак. Работа. Он смотрел на неё – и мир вокруг становился только ею. Она говорила ему самые простые, обычные фразы - и окружающие смущались, понимая, что становятся невольными свидетелями чего-то чистого, интимного и бесконечно ранимого… Того, что витает в воздухе, неосязаемо, запретно и недоступно. Так говорят сердцами. И каждый при этом вспоминал что-то своё, далекое, навек потерянное, и потому до слез памятное. И хотелось видеть это, из прошлого, вот в них – в этих молодых и красивых. Ах, какая пара! Какая пара!!! Работа. Авто. Ларек. Ужин. Сон… Пакет. Авто. Бак. Работа. Бог мой, что это была за свадьба! Как громко кричали им «Горько!» А они любили друг друга глазами, и пьяные гости за столами смущались, потому что каждый при их поцелуях вдруг вспоминал своё, пережитое и отжитое, но не забытое… Ах, какая пара! Какая пара!!! Работа. Авто. Ларек. Ужин. Сон… Пакет. Авто. Бак. Работа. Год, два, три, пять… Каждый день, по пути домой, он заезжает в ларек, и покупает это – себе побольше, ей – поменьше. Они молча едят под телевизор, и потом так же молча, под телевизор, пьют. Им не о чем разговаривать. Всё уже сказано. Ничего интересного нет, и не будет. Никогда. К полуночи телевизор гаснет. Утром он заводит машину, суёт пустые бутылки в пакет, и по дороге на работу, бросает их в мусорный бак. Работа. Авто. Ларек. Ужин. Сон… Пакет. Авто. Бак. Работа…

В 1996 году я решил уволиться с телевидения. Это был мой последний рабочий день. Снимаем мы мужичка, главного повара гостиницы «Дан Панорама», а в соседней комнате, кто-то мычит. Тут повар прерывается и кричит в стену, - Папа, они тебя все равно снимать не будут! Мычание прекращается. Я спрашиваю, - А зачем ему сниматься, вашему папе? - Он хочет рассказать о своей жизни, - говорит повар, - Может, сделаете вид? – Так, для блезира поснимайте, чтобы у него давление не поднялось… - Рабочий день закончился, - отрезает мой оператор Ави и начинает собирать оборудование. (У них, на телевидении, это было железно, 7 часов работы, два обязательных перерыва, и на все «положить». Собственно, поэтому, я и увольнялся, ничего нового там уже нельзя было сделать.) Стало мне больно, достал я свою камеру-мартышку, и сказал сыну-повару, - Мне торопится некуда. Показывайте папу. Заходим в полутемную комнату. На кресле качалке сидит старик и смотрит на меня круглыми глазами. Повар говорит: - Папа, познакомься, это самый известный режиссер. - Это было сразу после войны, - начинает старик, еще прежде чем я успеваю сесть… - А это увидят люди? – подозрительно кивает на камеру. - Обязательно, - говорю, – Это она выглядит, как мартышка. Но это профессиональная камера, дедушка. Говорите! - Так вот, - говорит старик, - мы ездили по Польше, искали сирот. Мы постановили в нашем кибуцном движении, что должны успеть раньше религиозных. Те ведь тоже искали. Мы хотели, чтобы не заморочили они детям головы. Я-то знал, что такое религия, я жил и родился в Польше, в религиозной семье. Но вовремя одумался… Так вот, приезжаю я в один монастырь, под Краковом. Проводят меня к настоятелю. Говорю ему, так и так, я из Израиля, ищу детей – сирот, хотим их вернуть на нашу историческую родину. Он мне говорит, - садитесь, попейте нашего чая травяного. Сижу, пью чай, а он рассказывает. - Да, - говорит, - есть у нас еврейские дети… скрывать не буду… Наш монастырь брал детей. Настоятеля соседнего монастыря повесили, когда узнали… я боялся… но когда до дела доходило, не мог отказать. Ну, сами посудите, приходят евреи в монастырь. Тихо, ночью, чтобы никто не видел. Стучат в окно. Открываю. Они заходят, с ними их сынок маленький, еле на ножках стоит. Завернутый в пуховый платок, только глаза видны. Возьмите, говорят, завтра нас увозят. И вижу, как мама ему личико открывает, волосики разглаживает, и целует его, целует, чувствую, как прощается. И знаю я… они не вернутся… Ну, как тут не взять?!.. Беру. - Спасибо вам огромное, - говорю настоятелю, - вы настоящий праведник!.. А он мне говорит, - и так, бывало по 5-6 за ночь… Идут и идут. Я боюсь. Но беру. И братья в монастыре они все про это знали. И молчали. Ни один не проговорился. - Спасибо вам, спасибо, - повторяю, - вам и всем братьям монастыря… Спасибо, что сохранили наших детей. - А теперь вы приехали их забрать, - он продолжает - Повезу их на родину, - говорю. А он мне говорит, - а как вы их отличите, детей ваших? - Что значит, как отличу? – спрашиваю – У вас же списки остались?! - Нет, – говорит, - Нет никаких списков. Мы никаких списков не составляли. А если бы их нашли, не дай бог?! - Послушайте, - говорю, - спасибо за спасение детей, конечно, но я без них не уеду. Покажите мне их. Я их заберу. И все. - Вы что ж, насильно их заберете? - Почему насильно, я им все объясню… - Они ничего не помнят, что вы им объясните? - Что у них были другие родители, - говорю, - что они наши дети… - Мы их давно уже считаем нашими! детьми, - говорит. - Но они наши дети! - Докажите! – говорит. - Есть у наших детей, - говорю, - одно отличие… - Это наши дети! – говорит он жестко. – Никакой проверки я делать не позволю. И встает. И я встаю. И чувствую, что за мной встает весь наш многострадальный народ. И говорю веско, - а ну - ка, ведите меня к детям. - Хорошо, пойдемте, - говорит он спокойно. – Но на меня не надейтесь. Сами определите, где ваши дети. На глаз. И приводит он меня в большой зал. В такую огромную спальню. И вижу я там много – много детей. Белобрысых, чернявых, рыжих, разных… Время вечернее. Ложатся спать. Все дети причесаны, сыты, чистые личики, румянец на щечках… сразу видно, с любовью к ним относятся. Стоим мы посреди зала, и настоятель говорит мне, - Ну, как вы определите, где ваши дети, а где нет?.. Молчу. Не знаю, что ему ответить. А он мне говорит, - Если ребенок захочет, мы насильно держать не будем. Обещаю вам. - И продолжает… просит, - Родителей своих они не помнят. Вместо их родителей, - мы. Не мучайте их. Оставьте здесь. Тут проходит мимо чернявенький, я ему на идише говорю, - как поживаешь, малыш? А он мне по - польски отвечает: - Здравствуйте, меня зовут Иржи, я вас не понимаю. - У всех польские имена, - слышу я голос монаха. – Все говорят только по-польски. Их дом здесь. И тут я окончательно понимаю, что ничего сделать не смогу. Что это насилием будет, если я буду искать их, объяснять, уговаривать… ну даже если я определю кто наши дети… они же не согласятся ехать!.. Надо оставить все, как есть, - думаю. – И уходить. Вот уже потушили свет. Вот уже все легли. Поворачиваюсь, чтобы идти… Смотрю на настоятеля. Он разводит руками. Думаю, - «Ну не в тюрьме же я их оставляю, им здесь хорошо…»… И тут… откуда только все берется?!.. впрочем, знаю, откуда!.. Из детства… Я вдруг спрашиваю настоятеля, - А можно, я им только один вопрос задам?.. - Можно, говорит, задавайте. И тогда я набираю воздуха в легкие. И громко, чтобы все слышали, говорю, - «Слушай, Израиль, Бог наш, Бог един»… До сих пор, мурашки по телу идут, когда это вспоминаю. Вспоминаю, как все стихло… Такая тишины наступила!.. Гробовая тишина!.. И вдруг у окна приподнялись две головки… а потом у двери еще две… и у прохода одна… Приподнялись и смотрят на меня… Смотрят и смотрят… И вижу я их глаза, - такие большущие, удивленные!... И тут спускают они ноги на пол. И вдруг начинают ко мне бежать!.. Как по команде. Со всех сторон. Стучат голыми ножками по полу, и бегут. И так, слету, втыкаются в меня. А я плачу, не могу сдержать слезы. Обнимаю их, заливаюсь слезами!.. И повторяю все время: - Дети, мои дорогие, вот я приехал, ваш папа! Приехал я забрать вас домой!.. Смолкает старик. Вижу, как дрожит у него подбородок. - Не было дома, чтобы не знали мы этой молитвы… - говорит, - Утром и вечером повторяли, - «Слушай Израиль, Бог наш, Бог один…»… жила она в сердце… каждого. Снова молчит. Я не прекращаю съемку. Вижу, это еще не конец. И действительно… он продолжает. – Оглядываюсь я, - говорит он, - стоит этот мой настоятель. И так у него голова качается, как у китайского болванчика… и он тоже еле сдерживается, чтобы не завыть. И дети вдруг, вижу, разворачиваются к нему. На него смотрят, на меня оглядываются… снова на него… на меня… И вдруг начинают к нему пятиться… А я молчу. Сказал себе, что буду молчать. И все!.. Пусть сами решают. И тут вдруг настоятель говорит: - Дорогие мои дети… Как я счастлив… - говорит, - Что вы возвращаетесь домой. Они останавливаются. Вижу, он еле выговаривает слова… - Все исчезнет, дети мои, - говорит, - вот увидите! Не будет религий, наций, не будет границ… Ничего... Ничего не будет разъединять нас. - Любовь только останется, - говорит. И вдруг делает к ним шаг, обнимает их… и улыбается! Улыбается!.. – Любовь, - она и есть религия, - говорит. - Вот возлюбим мы ближнего, как самого себя… не меньше - не больше, - возлюбим!.. Как самого себя!.. вот тогда и раскроется нам, что есть только Любовь. Что Он – Любовь, дети мои! Любовь!.. А мы все…– семья… Весь мир, дети мои – … большая семья!.. И замолкает… Дети стоят, молчат. Я молчу. Все мы молчим… - А я к вам обязательно приеду!?.. – говорит он. - Обязательно приеду, а как же!.. Вы только не забывайте нас, там, дома. Потом поворачивается и уходит. Спотыкается у выхода, чуть не падает… …Так я их и привез сюда, - говорит старик. Двенадцать мальчиков. Всех мы воспитали в нашем кибуце. Я ими очень гордился. … Трое погибли в 73-м, в войну «Судного Дня». Тяжелая была война. Йоси сгорел в танке на Синае. Арье и Хаим прямым попаданием… Еще один Яаков поженился на Хане … такая была свадьба веселая!... а через три года… в автобусе… в Иерусалиме… это был известный теракт… подорвались. Настоятель приехать не успел… После этих слов старик замолчал. Я понял, что съемка закончена. …Я уехал из этого дома уже поздним вечером. Сын-повар приготовил мне такой ужин, какого я в жизни не ел. Я обещал, что смонтирую очерк и привезу им. Назавтра была срочная работа, я завершал свое пребывание на телевидении. Они выжимали из меня последние соки. Через неделю я решил просмотреть материал. Вытащил кассету… Пусто… Испугался. Стал вертеть туда - сюда, проверил где только можно, даже поехал к своим ребятам операторам… подумал, может у меня что-то с головой. Одни мне сказали, что забыл включить на запись. Другие, что может быть кассету заклинило. Третьи… что эту камеру «JVC» надо выкинуть… Вообщем, не снялось ничего… Вечером позвонил повару. Долго готовился к разговору… Он выслушал меня. Потом сказал, - Знаете, я вам очень благодарен. Вот тебе раз! – думаю. А он говорит, - за то, что остались, выслушали его… А потом вдруг говорит, - отец мой сейчас в больнице, похоже, что осталось ему несколько дней жизни. Но он лежит тихий, как ребенок, не стонет, не кричит, улыбается… *** Прошло много лет с тех пор. Честно говоря, потом я слышал много подобных историй о том, как дети вспоминали молитву. Истории были похожи до мельчайших деталей. Я даже подумал грешным делом, что старик все это придумал… Но не давал мне покоя настоятель. - Идеалист, утопист, фантаст, – думал я о нем, - Куда там этому миру до любви!.. А тем более до одной семьи… Но не отпускали меня его слова. Пока я не нашел доказательства, что так все и будет. Пока не встретил Учителя. Блог Семена Винокура

Признаюсь честно и откровенно: ко всем экстремальным событиям с участием депутатов я всегда относился с большим подозрением. Виной тому и здоровый цинизм, сформировавшийся за более чем 20-летнюю журналистскую деятельность, и сами депутаты всех уровней, выходки которых периодически напоминают потуги старого клоуна из гастролирующего шапито привлечь к себе внимание любым способом, примеров – хватает.

"Другие". Какие ассоциации у вас вызывает это слово? Для любителей фэнтэзи – это персонажи "сумрачного мира", придуманного писателем Лукьяненко, для любителей кино – жутковатые герои триллера с Николь Кидман...

"Каждый народ имеет ту власть, которую он заслуживает" – так 27 августа 1811 г. написал посланник Сардинского королевства при русском дворе граф Жозеф де Местр, сообщая своему правительству о новых законах, установленных императором Александром I. 200 лет спустя эта фраза не утратила актуальности для части Российской империи, ставшей независимой президентской республикой Украина. И пока президент Виктор Янукович вместе с его верным премьер-министром Николаем Азаровым вот уже 4-й год рассказывают непонятливому народу, как заметно «покращилась» его жизнь под их чутким руководством, международные эксперты делают собственые выводы об украинских перспективах.

Столичные СМИ порадовали сообщением: член фракции «Удар» Ярослав Дубневич внес в Раду законопроект, в котором предлагается освободить от уплаты налога на недвижимость религиозные организации.

22 июня 1941 года гитлеровская Германия напала на СССР. Каким оказался наш солдат в глазах врага – солдат немецких? Как выглядело начало войны из чужих окопов? Весьма красноречивые ответы на эти вопросы можно обнаружить в книге, автор которой едва ли может быть обвинен в искажении фактов. Это «1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных» английского историка Роберта Кершоу, которая недавно опубликована в России. Книга практически целиком состоит из воспоминаний немецких солдат и офицеров, их писем домой и записей в личных дневниках.

Трогательная статья появилась сегодня на официальном сайте горсовета Краматорска. Называется она «Шефская помощь поселкам», и сообщает о том, что в городе, оказывается, до сих пор не перевелись альтруисты-благодетели.

Please publish modules in offcanvas position.