Стон пришел на самом закате солнца, когда небо только-только начало наливаться темнотой, и там-сям, на привычных местах, стали пробиваться первые, самые смелые и яркие, звезды.
Стон был страшен.
Дернулись налившимися почками деревья, в селах враз смолкли собаки и куры, рябь прошла по мутной воде Сиваша, и умер, растворился гул транспорта на магистральной трассе… Тяжко колыхнулся язык колокола на церквушке, но отозвавшийся медью металл тут же смолк. И вдруг упал, пытаясь выговорить «Отче наш», старик-священник.
А из земли, из самого нутра ее, могучими волнами катился и катился Стон:
- …ееаааааайййййй…….. иххххххххх……….
Стон ширился, креп, волнами катался над землей, лез, ввинчивался в уши, и люди застывали на месте, невидяще вперившись глазами в пространство. А там, впереди, ширилось мутно-багровое марево, где что-то шевелилось, росло, клубилось пылью и пульсировало все тем же Стоном:
- …ееаааааайййййй…….. иххххххххх……….
На блок-посту Чонгара капитан российского спецназа Егоров, припав к гусенице танка и кровяня закушенными губами воротник зеленой форменки, до костяного хруста втискивал ладони в уши, пытаясь спастись от Стона. Но Стон шел от земли, вползал через берцы, ввинчивался в тело и в голову, впульсировался в мозг через глазные яблоки, холодными тяжкими толчками бил в грудь, в сердце, в мозг…
- …ееаааааайййййй…….. иххххххххх……….
Движение у самого лица Егоров не увидел. Просто что-то мягко толкнуло Егорова в затылок, а когда капитан обернулся, рванув на себя автомат – гусеницы танка оказались живыми. На траки, вперемешку с землей, крошёным деревом и тряпьем, были густо намотаны руки, ноги, внутренности, размолотые железом тела и расплющенные головы людей. Ломаные челюсти скользили по металлу, собирались в подобие рта, и оттуда, в брызгах сукровицы, зубного крошева и крови, шел все тот же тяжкий Стон:
- …ееаааааайййййй…….. иххххххххх……….
В 300 метрах от Егорова, в железной коробке БТРа на другом блок-посту, старлей Христенко смотрел на свои руки. Руки были его, старлея: вот и кольцо женатика, и шрамчик от былого детского пореза, а вот и пулеметная гашетка, до блеска натертая его, христенковскими пальцами… А Стон заставлял видеть другое. Руки Христенко, мягко, ласково и жирно, коконом облекала кровь, тонкой стрелкой вытягиваясь туда, к смотровой щели, за БТР. И там были люди.
Люди.
Много людей.
В онучах и при эполетах. С погонами и в буденновках. Под красными знаменами, черными и зелеными. В бараньих папахах, офицерских фуражках и в бескозырках. Махновцы и комиссары. Казаки и псковские, мобилизованные. Врангелевцы и революционные матросы…
Шли в атаку, цепь за цепью, и так же ровно, рядами, ложились под беззвучным пулеметным огнем и артиллерийскими разрывами, - строй за строем, ряд за рядом, поотделенно, повзводно, поротно, полками… Вскачь, с замершим в лиловых глазах ужасом, неслись вперед боевые лошади, и вспучиваясь изнутри, разрывались кусками железа и живым человеческим мясом, коробки бронепоездов…
Шли колоннами, блестя штыками, плевались кровью, огнем, смертью, ненавистью… Шли за деньги, за идею, за Веру, за царя и Отечество… Шли вперед, чтобы умереть, тонули в Сиваше, хрипели, застреленные прямо в койках залитых кровью госпиталей, ломались пополам, перерубленные шашками…
И в багровом небе позади, немо раздирая хохотом рот, бесновался кто-то всесильный, сытый смертью и страшный…
А цепи всё шли и шли в атаку, и немые, разорванные их рты всё кричали и кричали что-то одно, одинаковое, то, что Стоном лилось сейчас по земле:
- …ееаааааайййййй…….. иххххххххх……….
Капитан Егоров услышал, вытер с губ кровь и бросил автомат.
Старлей Христенко выполз из железной коробки, и руками, грудью, лицом припал к пыли южной земли.
А над ними волнами плескался, бил в глаза, в уши, в грудь, в мозг, в сердце Стон.
Стон просил, требовал и умолял:
- Не стреляй! В своих…